Споры о том, можно ли рассматривать Россию и страны Центральной Азии как долговременных союзников, отношения которых взаимовыгодны, или, напротив, их союзы непрочны и преходящи, начавшись ещё при жизни Михаила Скобелева, и пережив все исторические катаклизмы, идут и поныне.
Без малого полтора века прошло с тех пор, как походы Скобелева завершили российскую экспансию в Центральной Азии. Сто лет назад Российская империя исчезла с политической карты следом за поглощенными ей ханствами, уступив место СССР, и бывшие советские республики независимы уже 26 лет.
Нисколько не утратив остроты, и не став академически отстраненными, эти споры продолжают порождать политические и социальные разногласия. Тому есть причина: генерируемые и продвигаемые Кремлем интеграционные проекты – Евразийский экономический союз (ЕАЭС), Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), Содружество независимых государств (СНГ) – могут быть полноценно реализованы только на основе тесных отношений Российской Федерации и центральноазиатских государств.
Эти союзы, в которых страны Центральной Азии участвуют с разной степенью активности, а также двусторонние отношения этих государств с Россией, в публичных выступлениях политиков неизменно именуются «стратегическими» и «дружественными». Но среди части российских обывателей бытует иное мнение: в пределах их личного горизонта сближение России с Центральной Азией воспринимается не как достижение, а как бремя.
Такой подход хорошо виден на примере отношения россиян к мигрантам из центральноазиатского региона. Так, согласно опросу, проведенному Левада-Центром в июле 2017 года, у 27% россиян выходцы из Центральной Азии, которые живут и работают в России, вызывают раздражение, неприязнь и страх. Тот факт, что 62% россиян не испытывают к этим людям «никаких особых чувств», то есть, не выделяют их в особую группу социальных контактов, не решает проблему в целом. Да, 27% – это лишь чуть больше четверти. Но недовольство и дискомфорт провоцируют ответные реакции, и то, что каждый четвертый житель России является источником негатива и потенциальной агрессии в отношении центральноазиатских мигрантов, не может быть оставлено без внимания. Тем более, в ситуации, когда некоторые политики, как оппозиционные, так и прокремлёвские, следуя за этими настроениями, находят множество рисков и опасностей, «идущих с юга», и призывают ограничить до минимума отношения с центральноазиатским регионом.
На нынешний год пришлись две весьма важные юбилейные даты, связанные с историей отношений России и Центральной Азии. Ровно 300 лет назад, в 1717 году, завершилась неудачей направленная Петром I в регион военная экспедиция под командованием капитана Александра Бековича-Черкасского, одной из задач которой было подчинение Хивы. Но данная кампания осталась в истории как первый шаг в российском завоевании Центральной Азии.
Спустя 150 лет, указом от 11 (23) июля 1867 года, император Александр II повелел образовать Туркестанское генерал-губернаторство с центром в Ташкенте, в которое вошли части территорий современных Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана. Это был символический жест включения в состав Российской империи значительной части Центральной Азии уже как самостоятельной административной единицы, а не довеска к Оренбургскому генерал-губернаторству, что было сделано двумя годами раньше. Активное завоевание региона продолжилось до начала 1880-х годов, в результате чего Русский Туркестан, как он назывался в конце XIX века, прирос новыми землями, а Бухара и Хива, оставшись формально независимыми, были поставлены под полный контроль северного соседа и превратились в его протектораты.
Расширение империи к южным рубежам вызвало двоякую реакцию российского общества. Некоторые политики и военные ожидали, что новые пространства и народы дадут имперской экономике новый импульс и укрепят статус России как мировой державы, способной соперничать с Британией. Выражая эти настроения, писатель Фёдор Достоевский в 1881 году откликнулся на взятие Скобелевым туркменской крепости Геок-Тепе записью в дневнике: «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами».
Но были и скептики, причём как среди далеких от реалий Туркестана россиян, так и среди части чиновников, считавших, что плюсы от присоединения далёкой территории, с многочисленным населением совершенно другой культуры и веры, далеко не очевидны. Зато очевидны затраты на содержание войск и колониальной администрации, немалым бременем легшие на государственный бюджет. С постоянной критикой туркестанских чиновников, упрекая их в расточительности, выступало Министерство финансов, а министр внутренних дел и фактический премьер граф Дмитрий Толстой назвал в 1884 году Русский Туркестан «редким в истории примером колонии, живущей за счёт метрополии». Общественное недовольство работой имперских чиновников в Центральной Азии выразил Михаил Салтыков-Щедрин, написавший книгу «Господа ташкентцы», где под этим именем создал собирательный образ чиновного коррупционера.
Тем не менее, несмотря на многие трудности, все последующие сто лет после завоевания Центральной Азии прошли под знаком укрепления её связей с исторической Россией. Казалось даже, что новой советской власти удалось найти баланс интересов и сломать взаимное недоверие. На месте Русского Туркестана, Бухары, Хивы и степных областей были созданы пять советских национальных республик. Борьба против нацистской Германии, эвакуация сотен тысяч россиян в центральноазиатские республики, множество совместных экономических и культурных проектов – всё это сблизило людей из разных регионов, сформировав у них ощущение взаимного притяжения.
Но и советский проект интеграции России с Центральной Азией потерпел в итоге неудачу. Изоляционистские настроения и взаимные претензии на тему «кто кого кормит» были разбужены экономическим и политическим кризисом, поразившим СССР в 1980-е годы. Немалую роль в раскачке ситуации сыграло и масштабное расследование коррупции в Узбекской ССР, известное как «хлопковое дело», начатое при Юрии Андропове.
Желание сбросить среднеазиатский «балласт», явственно сформировавшееся в те годы у части российского общества, открыто выразил в 1990 году в своей работе «Как нам обустроить Россию?» Александр Солженицын. Утверждая, что «нет у нас сил на окраины, ни хозяйственных сил, ни духовных», нобелевский лауреат убеждал, что россияне «ещё больше распрямятся от давящего груза «среднеазиатского подбрюшья»,… необдуманного завоевания Александра II». И хотя эта фраза вызвала протесты в республиках, вдруг объявленных «лишними», уже на следующий год новое российское руководство, возглавляемое Ельциным, сделало ровно то, что советовал Солженицын: «объявить о несомненном праве на полное отделение… – надо безотлагательно и твёрдо. А если какие-то из них заколеблются, отделяться ли им? С той же несомненностью вынуждены объявить о нашем отделении от них». Правда, Ельцин слушал не столько писателя, сколько своих молодых экономистов, во главе с Егором Гайдаром, убеждавших его, что Центральная Азия «это другой мир, другая планета, другой состав атмосферы… вообще другая жизнь».
Мы видим, что сегодня маятник мнений качнулся в другую сторону, хотя это в большей мере касается тех, кто мыслит государственными и глобальными категориями. Но даже на этом уровне, не говоря уже о «людях с улицы», в вопросе о том, какое совместное будущее может строить Россия с центральноазиатским регионом, нет ни ясности, ни согласия. Опыт сосуществования сначала в одном государстве, а затем в разного рода межгосударственных союзах, не дал пока сколь-нибудь определенных ответов на вопросы о том, на чём должны быть основаны связи России и Центральной Азии, и нужно ли стремиться в долговременной перспективе создавать эти связи вообще?
Отсутствие политического консенсуса определяет в итоге и бытующее среди части российского общества восприятие стран Центральной Азии как далёкой и экзотической земли, а выходцев оттуда – как чужаков и нежеланных пришельцев. Интеграционные проекты Кремля, разворачиваемые в центральноазиатском регионе, попросту не интересны многим россиянам. Это делает каждый из них личным предприятием отдельных политиков, которое может быть свёрнуто в случае ухода заинтересованных в нём фигур и возникновения нового расклада сил и мнений, а это может случиться в любой момент. Ни о каких долговременных стратегиях в таких условиях нет и речи. Возможности, которые они могли бы открыть, остаются неисследованной, непривлекательной и, как следствие, невостребованной территорией.
EurasiaNet.Org, 8 Ноябрь, 2017
